На мне кислотная куртка. Такого цвета, что еще немного, и появятся сомнения, а не сошел ли я с ума. Лично у меня сомнений не было.
— Тебе снятся эротические сны? — спросила она.
— Мне снится сырная запеканка невероятных размеров.
— Насколько невероятных?
— Она даже не помещается у меня под одеялом.
Мы заглядываем под одеяло, но это правда — запеканки там нет.
Я начинаю рассказывать ей о своей жизни.
Говорю, что мне стало легко знакомиться на улицах. Я знакомлюсь со всеми — с девчушками, с мойщиками окон, с продавщицами мороженого, с менеджерами по продажам, со стариками, с беременными, с детьми.. С некоторыми даже сплю.
С некоторыми девчушками, разумеется.
Наутро я пью чай, а они кофе. Они всегда пьют кофе и немного не доверяют мне.
Я бы на их месте не доверял мне гораздо больше.
— А я тебе верю.
— Правда? — спросил я.
— Да, мне кажется, ты действительно мог познакомиться с мойщиками окон.
Она выглядит вполне адекватной. Даже понимает разницу между трехфазным трансформатором и третьей сонатой Грига. Она следит за цветами на кухне, умеет делать глубокий минет и пишет диплом о русской литературе.
Но как только у нее накапливается более трех неотложных дел, она садится на пол и начинает рыдать. Вчера она рыдала посреди супермаркета прямо на пакете с хлопьями.
— Послушай, но у них действительно кончились шоколадные.
— Конечно, — ответил я.
— Ни одной чертовой коробки.
— Жестокие люди.
Она смотрит на меня.
— Есть сигарета?
Так проходило большинство дней, хотя большинство из них так до конца и не прошли. Возле почтовых ящиков робко метался какой-то парень.
— Привет, — сказал я.
Он испугался и убежал. Мне бы тоже хотелось испугаться, но я решил отложить это до зарплаты.
— Тебя люди боятся, — сказала она.
— Я их еще больше.
Через пару дней это повторилось. Я стоял и наблюдал, как он аккуратно вскрывал ящик за ящиком, забирая оттуда письма. В моем писем не оказалось.
— У тебя неплохо получается, — подбодрил его я.
Кажется, это не сильно его подбодрило. Я заглянул внутрь — он брал только письма, оставляя счета за квартиру.
Очень странно.
На всех счетах — апрель, а на календаре — майский жук. Я сдвигаю его чуть левее, и обнаруживаю пропасть между первым и последним числом. Пропасть — это глагол.
— Говорят, наша соседка сверху умирает.
— Ты уверена? — не поверил я.
— Она сама сказала мне, и гроб должны привезти во вторник — у них сейчас скидочная акция, она до смерти этому рада.
Спустя пару дней я опять встретил его. Он закидывал письма в свою сумку, быстро и нервно. Не знаю, что вдруг проснулось во мне — память о рассказах Конана Дойля или похмельный синдром, но я решил проследить за ним.
Держал расстояние, как в кино, переходя на другую сторону улицы. Даже успел спрятаться за парой фонарных девчушек. Затем зашел в подъезд следом за ним, подождав секунд десять.
По звуку — третий этаж. Поднялся ровно к тому моменту, как дверь в квартиру закрылась.
Нерешительно постоял, а потом пошел домой.
Вот дрянь.
— Представляешь, курьеры все перепутали, и гроб соседке сверху сегодня не привезли.
— Кому же его привезли сегодня?
— Сегодня — соседке снизу, она хотела его оставить, но в последний момент ее не устроил цвет обивки.
— Очень жаль.
Я приготовил ужин, мы его выбросили, а потом заказали на последние деньги пиццу. Под столом лежала недопитая бутылка Джима Бима, и из нас троих она выглядела лучше всех.
— Я следил за одним парнем.
— Ты за кем-то следил? — удивилась она.
— Он ворует почту у нас в доме, а потом относит ее в какую-то квартиру.
— Мы могли бы заниматься тем же самым.
— Да, но я пока не знаю, зачем.
Пару дней все было спокойно. Соседка благополучно умерла, и мне даже стало казаться, что про письма с парнем — это я все придумал от безысходности.
Она от безысходности ничего не могла придумать. Надела оранжевое платье и тонкие черные колготки. Они хорошо смотрелись на ее спичечных ногах, но однажды утром я спустился вниз за сигаретами, а тот парень опять складывал письма в свою сумку.
Теперь я решил действовать аккуратно. Проводил его до дома, выждал минут десять, а потом поднялся.
Звонка рядом с дверью не было. Я постучал, делая безразличный вид.
Тишина.
Постучал еще раз, сильнее. Бесполезно. Я заколотил по ней со всей силой, руками и ногами. «Ладно, сукин сын, — подумал я, — или ты откроешь мне или я вышибу эту чертову дверь».
После этого он открыл.
— Да?
— Вам письмо, — ответил я.
— Думаю, что не мне.
— Но и не мне точно.
— Пожалуйста, оставьте меня.
Он попытался потянуть дверь на себя, я – на себя. Дверь осталась со мной.
— Прошу, не надо, — попросил он.
У бедняги между ног был клитор, ничего не поделать.
— Успокойся, мы просто выясним, что здесь творится.
Снаружи квартира выглядела уныло и печально, внутри — печально и уныло. Серые обои, грязный пол, минимум мебели. В прихожей лампы не было, но из ванной горел тусклый желтый свет и отвратительно пахло. Надеюсь, это не еще один извращенец, что насилует, а потом разделывает своих младших сестер.
— Вот моя комната.
Я зашел. Черт, а он ведь и правда болен.
Все пространство было завалено конвертами с письмами. Письма были везде, гигантскими кучами до самого потолка. Заполнили все своей массой, даже окно полностью утонуло в них. Из разных городов, для разных адресатов, в дорогих и дешевых конвертах. Все были вскрыты.
— А мне казалось, эпистолярный жанр умер, — заметил я.
Он ничего мне не ответил.
Я взял первое попавшееся:
«…это уже двадцать четвертое письмо, на которое ты не отвечаешь. Я все равно напишу новое, ты же знаешь. Наверное, считаешь меня сумасшедшей, но я не преследую тебя. Я не караулю тебя у подъезда, не звоню в три часа ночи — я бы давно оставила тебя в покое, но просто он начинает интересоваться тобой. Ему скоро исполняется шесть, и операции могут помочь, по крайней мере, он смог бы ходить в специальную школу..»
Я отложил его.
— Что ты с ними делаешь?
— Читаю по вечерам.
— А днем?
— А днем перечитываю.
Весенний обман зрения — ты думаешь, что все нормально именно в тот момент, когда колесо проворачивается вокруг твоей шеи.
Я взял еще одно:
«..но если ты говоришь такое, то почему все, что мне остается — это сидеть и придумывать с какой буквы начать следующую строчку? Ты говоришь, что мы так близки, но я хожу по квартире кругами, в ней никого нет, никогда никого нет. Я не понимаю, что происходит. Иногда я смотрю на упаковки таблеток в ванной, и они тоже смотрят на меня. Всеми своими глазами. Ты видел, сколько у них глаз, видел?..»
— Почему ты не переписываешься со своими знакомыми, если тебе так это нравится?
— С какими знакомыми?
Он правда не понимал, о чем речь.
— Посмотри на эту девчушку, — я показал на последнее письмо, — она в отчаянии, возможно, нуждается в помощи, а ей даже никто не отвечает.
— Ей отвечают.
— Правда? И кто?
— Я сам отвечаю им.
— Это нехорошо.
— А что хорошо?
Я подумал, что сырная запеканка невероятных размеров — это хорошо. Но вслух я сказал:
— Лучше бы ты и правда насиловал свою сестру.
Мы постояли, я посмотрел еще пару писем.
— Ты работаешь где-нибудь?
— Продаю паркет, — робко ответил он.
— Какой паркет?
— Штучный, щитовой, паркетные доски..
— Ладно-ладно, я понял, а подружка у тебя есть?
— Я много работаю, беру чужие смены.
— Может, друзья?
— Я правда много работаю.
— Вижу, вижу..
Я впервые заметил, что он невысокого роста. Это было тем страннее, что и я сам — невысокого.
— Всегда ведь можно с кем-нибудь познакомиться.
— Если честно, — он понизил голос, — мне не нравятся люди.
— В этих письмах — настоящие люди.
— В письмах — настоящие, но не люди.
Мы продолжали стоять, и я уже не знал, кому из нас более неловко.
— Судя по квартире, не сказать, что тебе много платят.
— Я отправляю деньги, кому нужно.
Он протянул мне еще одно письмо:
«..спасибо, ты знаешь, как это нам важно, особенно сейчас — с моим положением. Я не понимаю, почему ты не хочешь отвечать на звонки — точнее, не хочу понимать. В любом случае, не думай, что я не благодарен — как только выйду из больницы, я все тебе отдам. Я чувствую, что скоро выйду..»
— А что с ним?
— Он скоро умрет, у него рак.
Я вышел из комнаты.
Какие-то письма попадали, из крана в ванной заиграла музыка. Что-то из ранних Cure, мне всегда они казались весьма странными ребятами. Уже у выхода он меня окликнул:
— Ты сообщишь в полицию?
Я закрыл за собой дверь.
Холодная весна.
Люди влюблены в асфальт, и майские жуки танцуют румбу.
Нет ничего хуже, когда все плохо, а вокруг солнце. Как будто весь мир радуется тому, что ты убит.
Я вернулся домой, и обнаружил под одеялом свою полуспящую девчушку.
И правда, гигантская сырная запеканка здесь бы просто не поместилась.